«Танцы в крематории» — автобиографический роман калининградского писателя Юрия Иванова о первых месяцах в Кёнигсберге после Второй мировой войны, о начале мирной жизни.
Две явных сюжетных линии, создающих основу для повествования, — послевоенный Кёнигсберг и кратковременное пребывание автора (в романе он Владимир Волков) в монастыре в начале 90-х, — наполнены воспоминаниями: о блокадном Ленинграде, о страшных месяцах барабанщика в музыкально-похоронной роте — среди лопат, гробов, мертвых; о работе на судах в мирное время. Вплетаются во все линии сюжета сны и фантазии героя. Они помогают ему выжить в годы войны и дополняют образ главного героя — романтика, сумевшего сохранить чистоту души, благородство поступков, несмотря на голод, смерти, несправедливость послевоенных порядков.
Вот как сам автор определяет, о чем его книга:
Русские и немцы. «Недочеловеки» — по нацистской пропаганде, и «подлое фашистское зверье» — по коммунистической, но так ли это? О том, как русские и немцы, столкнувшись лицом к лицу не в бою, а уже в мирной обстановке, узнают друг друга, как, вынужденные жить рядом, пытаются отыскивать контакты и, как отвергая чувство жгучей ненависти друг к другу, их находят; как возникают другие — странные, сложные отношения между ними, между подростками, между опаленными войной мужчинами и женщинами, как появляются семьи, дружба, любовь и как все это вновь разрушается приказами и указами свыше, из Москвы: никаких личных контактов, за «моральное разложение» (любовь, дружбу, доверие…) из армии вон, погоны и ордена — отобрать, из партии — вон, отдать под суд! От этом моя книга «Танцы в крематории».
Юрий Иванов — мастер штриха. Одним предложением он передает атмосферу, в двух-трех строках рисует настолько яркий фон для события, что этот фон оживает. Память цепляется за созданный образ, и «фон» продолжает жить в воображении своей жизнью вне сюжета.
Слышишь голоса и звуки Кенигсберга, видишь выгоревшие остовы домов.
Огромные, кажущиеся сейчас черными стены и башня собора будто вросли в низкое серое небо. Ветер завывает, несет снежную крупу по гранитной брусчатке. Ну, в путь.
Дома, дома. Точнее, пустые коробки домов. Справа от нас стены огромного сгоревшего дома. Что и осталось тут целого, так это красивая каменная лестница, украшенная стоящими на задних лапах медведями. Рядом небольшая площадь, окруженная домами. Торчат старинные фигурные фонари. Вон там — каменные скамьи, присыпанные снегом. Вроде бы тут и фонтан был, чаша каменная осталась, но только теперь она заполнена не водой, а мертвецами. Куклами. Большие и маленькие тела, замотанные, закутанные в тряпье. Над собором кружит стая ворон. Я уже заметил, как к вечеру вороны, сбившись в молчаливые стаи, летят куда-то…
Телеграф и юго-западная часть замка после 1945 года, Кёнигсберг
Ощущаешь горечь, когда эти уцелевшие памятники — безмолвные свидетели войны и барометры культуры общества, разрушаются как приметы фашизма новыми хозяевами города.
А башню взорвали в сорок седьмом. Военные аккуратненько толом «подрезали» ее под самое основание, и она тяжко, страшно рухнула внутрь замкового двора. Кажется, весь город от этого ее жуткого, стонущего падения содрогнулся. Говорили, что руководитель взрывных работ орден получил, а какой-то военный инженер кандидатскую диссертацию по этой теме защитил…
Позже взрывали стены, другие башни: Синюю, Желтую, Восьмиугольную. Потом на этом месте возникло бетонное чудовище, будущий Дом Советов, символ нового социалистического советского города великой Страны Советов. Страшноватым получился символ. Вот уже двадцать лет строится, но когда будет построен? Да и кому теперь он нужен?
Узнаешь интересные детали в облике города.
Что? Кирха Святого Семейства? Это семейства — Дева Мария и Иисус. И еще эта кирха называлась «Солдатская». Видите, тут картина каменная? Солдат на коленях, и Иисус солдату руку на голову положил…
Слышишь голоса людей и чувствуешь их боль и надежду.
— Йа, знай. Бабушка говорила, но разве это двадцать четвертого декабря?
— У нас, у лютеран… Я хочу сказать: в этот день надо в окно, да?.. в окно поставить свечка. Такой обычай в Кенигсберге. Если свечка в окно, приходи, кто хочет. В гость… Хорошо?
— Хорошо. Поставь. Вон сколько продуктов в подвале: помидоры, огурцы, варенье, вино. Угощай всех, кто придет… Да, Инга, а кто тот каменный мужчина, что сидит в Тиергартане? С лютней, что ли?
— О, это великий поэт Европы, Вальтер фон Фогельвейде. Меннезингер… гм, ходячий, айн момент… — Она роется в словарике: А, бродячий дихтер… поэт. О, с него начался все европейское поэтство. О, вот послушай!
На мой взгляд, яркая и значимая «деталь» в романе — зоопарк. Бегемот, которого доктор Полонский долго лечил от ран и истощения, а потом учил открывать пасть по команде. Овчарка, которую застрелил хозяин-немец, когда покидал свой дом, а Володя Волков, вместе с отцом въехавший в его особняк в Амалиенау, пошел ее хоронить и обнаружил, что собака еще жива. Штрихи о животных невероятно важны для понимания того, что происходило в войну и в послевоенное время. Зоопарк — как символ влияния человека на все, к чему он прикасается, символ возвращения к мирной жизни.
Бегемот Ганс и доктор Полонский, Кенигсбергский зоопарк, 1945 (1946?)
«Танцы в крематории» невозможно прочитать и забыть, время от времени разные детали книги всплывают в памяти и запускают размышления. Такие книги тяжело читать, но необходимо: благодаря им внутренне растешь и лучше начинаешь понимать людей, которые здесь живут, их мотивы, находишь «генетическое» объяснение поведению и манере держаться.
На столе лежит еще одна книга Юрия Иванова «Легенды Куршской косы». Мое путешествие в прошлое этого края продолжается…
Светлана Кравцова,
Про Балтику
Черно-белые фотографии взяты с сайтов:
http://stareishina.com/index.php?/topic/3590-v-etot-den-70-let-nazad-krasnaia-armiia-vziala-gorod/
alisha-96.livejournal.com
